В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. У этого царя было три сына-царевича. Про двух старших говорили, что они умные-разумные, а про третьего, самого меньшего, думали, что он дурак. Младшего звали Иваном-царевичем. Была у царя и дочь-царевна, маленькая, еще в люльке лежала.
Был у царя сад богатейший, славный сад, да такой большой, что кажется, и конца-края ему не было. В саду росло одно дерево с золотыми райскими яблочками. Это дерево царь берег пуще своего глаза. Вот раз докладывают царю: так и так, неизвестно и неведомо кто по ночам поедает яблоки с этого дерева, и не столько поедает, сколько обивает. Что тут делать?
Послал царь караулить то дерево одного сына, послал другого. Послал раз, послал два раза. «Нет, – говорят царю старшие сыновья, – не видали, не подсмотрели вора». А между тем каждое утро, как придут под то дерево, так и увидят, что яблок столько под деревом набито, что хоть лопатой греби. Оказия!
Вызвался идти в сад караулить то дерево меньший сын царя, дурак Иван-царевич. Пришел он в сад, лег на навозную кучу, весь колючками да репейниками обложился, сидит, не спит, ночи дожидается. Ждать пришлось недолго. Прилетает ночью в сад птица огромнейшая. Сядет на одно дерево, сядет на другое, взмахнет одним крылом, взмахнет другим, – лист с деревьев так и сыплется. Вот перелетела она и на то дерево, под каким был Иван-царевич. Села и стала золотые яблоки есть, да не столько есть, сколько обивать. Иван-царевич прицелился и пустил в нее стрелу. Птица забилась, затрепыхалась – улетела.
Дождался Иван-царевич утра, смотрит – ан под деревом кровь: капля одна, другая, третья. Смотрит дальше: палец мизинный валяется – стрелой, значит, отшиб. Вот Иван-царевич и пошел по кровавому следу. Идет, куда капли крови ведут. Так дошел он до своего дворца-терема, поднялся на высокое крылечко. «Что за оказия? – думает Иван-царевич. – Какой-такой это вор проявился, что след внутрь терема идет? Надо посмотреть, что дальше будет».
Растворил двери, заглянул в терем – кровь, кровь и кровь, капля за каплей. Он перешагнул через одну комнату, через другую, – след привел его в спальню маленькой его сестры и кончился у самой люльки, где сестренка лежала. Сестренка-то эта, надобно сказать, была волшебница. Уж какая там волшебница, в точности неизвестно, да только черным делом по ночам она занималась.
Долго не думая, царевич бросился к малютке, развернул на ней пеленки, глядь – ан у сестренки на одной руке мизинца нет, как бы отбит чем, и рука вся в крови. А это он ей палец стрелой отбил в саду, как прилетела она туда птицей.
Наутро царь спрашивает меньшого сына:
– Что, Иван, сад наш?
– Да что, батюшка, – говорит Иван-царевич, – или мне с вами жить одному без нашей сестры, или ей при вас без меня, а только нам обоим здесь не житье.
– Почему так? – спрашивает царь.
– Так и так, – объясняет Иван-царевич.
– Не верю, не может быть, – говорит царь, однако ж, подошел к люльке, осмотрел свою дочь, видит – правда. – Ну, что же мы теперь будем делать, Иван? – спрашивает он сына. – Как быть?
– Да так, батюшка, – говорит Иван-царевич. – Дело-то одно выходит: коли сестру убьете, – буду я с вами жить. Не убьете – уйду от вас, куда глаза глядят.
– Нет, – говорит царь, – свою родную дочь я убивать не стану. Если так, уходи сам от нас на все четыре стороны.
– Ну что ж, – отвечает Иван-царевич, – если так, то и так. Только лошадку мне дайте какую-нибудь на дорогу.
– Лошадку возьми, – говорит царь, – разве у нас мал косяк (табун – ред.)? Возьми аркан (веревка с петлей для ловли лошадей – ред.) да сам и иди к косяку. На какую лошадь петлю накинешь, та твоя и будет.
Иван-царевич распрощался с отцом и братьями, взял аркан, отправился к косяку, накинул петлю. И попалась ему самая что ни на есть дрянная лошаденка: вся в шелудях (болезнь на скоте в виде струпьев, коросты – ред.), бока потерты, спина вся в язвах, хвост да грива – в репейниках, куделя куделей (пучок шерсти – ред.). На этой лошади царские пастухи день и ночь царский косяк стерегли. Иван-царевич сел на этого коня и отправился своим путем-дорогой. Едет, куда конь ведет. Ехал он ни мало, ни много, может быть, сутки, может быть, год. Подъезжает к одному дубу, большому да высокому дубу.
«Ну, – говорит конь Ивану-царевичу, – сдери-ка ты, царевич, с этого дуба всю кору, сожги ее, а золу размечи вот тут по дороге. Поваляюсь-ка я в этой золе: что-то бока да спина больно чешутся». Иван-царевич так и сделал. Конь с боку на бок повалялся, встал, отряхнулся и говорит Ивану-царевичу: «Ну, царевич, теперь поедем дальше».
Поехали. Подъехали они к одному большому озеру, а вода в нем что твой хрусталь! Конь и говорит опять Ивану-царевичу: «Вот что, царевич, дай-кась я покупаюсь в этом озере, не полегчает ли мне? Что-то зуд большой чувствую во всем теле. Да, кстати, наскреби с меня золы горсточку и завяжи в край полы своего кафтана: после тебе пригодится».
Иван-царевич слез с коня, стащил с него узду, какая на нем была, набрал-наскреб золы с коня и завязал ту золу в край полы своего кафтана. Потом стал смотреть, как конь его купается, полощется. Выкупался конь, выскочил на берег, а Иван-царевич как взглянул на него – не узнал. Такой он стал красивый да статный, что царю не стыдно сесть. «Ну, – говорит тогда конь Ивану-царевичу, – теперь, царевич, обмочи свой узелок с золой в этой воде, садись на меня да покрепче держись».
И они полетели. Поля и луга, леса и моря только позади, знай успевают оставаться. Проехали они не одно царство, не одно государство, наконец, завидели иную землю. На той земле по лугам ходит косяк лошадей такой большой, что на худой конец дней пять ехать вокруг него – не объехать. «Вот что, царевич, – говорит конь, – я здесь останусь, а ты сходи к пастухам и разведай про косяк, какого царя он есть».
Иван-царевич слез с коня и пошел. Добрел он до косяка, обошел вокруг него – нет, не видать нигде пастухов. Хотел было он уже ни с чем обратно идти к своему коню, как вдруг увидал на пригорке пастуха. Сидит он весь в изорванной одежде, в дырявой обуви. Иван-царевич подошел к нему и спрашивает:
– Кто ты есть, добрый человек?
– Царский пастух, – отвечает тот.
– А какого царя этот косяк?
– Такого-то и такого-то.
– Сколько же вас человек стерегут этот косяк?
– Я один.
– Да, как же ты один управляешься?
– Я его, косяк-то, гляди, и не стерегу сам. У меня есть в косяке старая-престарая, дрянная-предрянная кобыла. Она-то и стережет за меня. Сам выучил. Как крикну я на нее: «Эй, старо-сиво-кривобокая кобыла, делай то-то!». И она делает. «Гони коней туда-то!» – и она гонит. Где завернуть, где подвернуть – все сама сможет. А как гнать вечером косяк домой, я и крикну на нее: «Эй, старо-сиво-кривобокая кобыла, гони лошадей домой!». И она гонит одна. А пригнавши ко двору, тоже на нее крикну: «Эй, старо-сиво-кривобокая кобыла, гони коней во двор!». И она вгонит весь косяк сама во двор.
Иван-царевич пошел к своему коню и рассказал ему, что разузнал от пастуха. Конь и говорит: «Ну вот что, Иван-царевич, с этого часа, с этого дня слушай и делай, что я буду тебе приказывать. Иди ты теперь к этому косяку, убей пастуха да надень на себя его платье. Придет вечер, ты иди за косяком. Он приведет тебя к тому месту, где царь их живет. А обо мне не печалься: всегда тебя сыщу, когда нужно будет.
Иван-царевич так и сделал. Пошел один к косяку, убил пастуха-табунщика, переоделся в его платье. Лицо руки запачкал в грязь, чтобы не узнали его, и ждет-поджидает вечера, чтобы косяк гнать домой.
Как только наступил вечер, он собрался гнать косяк. Да только хотел крикнуть: «Эй, старо-сиво-кривобокая кобыла, гони коней домой!» да и забыл, как нужно было сказать, чтобы кобыла его послушалась. Хотел было так гнать, – кобыла не пускает. А кони видят, что дело неладно, – сбились в кучу, мечутся, как угорелые, копытами землю взрывают. Что тут делать? Беда да и только!
К счастью, попалась на глаза Ивану-царевичу та самая кобыла. Тут припомнил он, как следовало ему сказать, крикнул на кобылу, и косяк понесся домой, что есть духу. А Иван-царевич – следом за ним, смотрит, куда табун его приведет.
Вот видит Иван-царевич: кони остановились перед большим теремом. Около терема – обширный двор, а во двор ведут трое ворот. Иван-царевич опять хотел было крикнуть на кобылу: «Эй, старо-сиво-кривобокая кобыла, гони коней во двор!» да и забыл, как нужно сказать.
И так, и сяк стал Иван-царевич вгонять во двор коней – нет, не идут, стоят, как вкопанные, друг об друга трутся. А на крылечке царского терема, тем временем, стоят три девицы-красавицы, все три – царские дочери. Одна из них, самая младшая, и говорит: «Сестрицы, что это значит? Никак наш пастух с ума спятил? Не в те ворота лошадей гонит».
А Иван-царевич тем часом опомнился, крикнул на кобылу, как нужно было, и весь косяк с великим громом и шумом вбежал к царю во двор. От сумятицы в воротах немало было насмерть задавлено молодых жеребяток, за что Ивану-царевичу больно досталось от старшого царского конюха.
Переночевал Иван-царевич кое-как ночку на царском дворе, где-то в грязном-прегрязном закутке, вместе с царскими свиньями и поросятами. Ранним утром, чуть зорька, он растворил ворота, спустил тихо косяк со двора и, получив от главного царского конюха дневную краюху хлеба да щепотку соли, побежал следом за своим косяком на далекие зеленые луга.
Так-то жил да служил Иван-царевич пастухом у царя. Пасет он царский косяк день, пасет другой, пасет год, а может быть, и того больше. Только, как он ни скрывался, как ни старался попозднее косяк пригнать домой к царю, лицо и руки в грязь обмазывать, однако самая меньшая царская дочь как-то успела подсмотреть, что он – не какой-нибудь простой пастух, а царский сын.
Вот раз Иван-царевич пригнал царский табун позже обыкновенного, поужинал, что дали ему, да и хотел уже было идти завалиться спать, как вдруг слышит, как двое молодых конюхов о чем-то между собою через кулак шепчутся. Иван-царевич прислушался.
– Ныне вечером, слышь, у нашего царя-батюшки большой пир-праздник будет, – говорит один из конюхов. – К нашему царю-государю понаехало видимо-невидимо царевичей-женихов сватать его дочерей.
– А что? – отвечает другой конюх. – Пойдем в царские хоромы, гляди, и нам поднесут пива-меду стакан. Только вот как бы старшой нас не заприметил.
– Нет, – говорит первый, – не увидит.
И молодые конюхи пошли к царю в терем-дворец. Иван-царевич тоже ради веселья поплелся за ними: «Сем-ка пойду, посмотрю-полюбуюся, что там такое есть».
Вот вошли конюхи к царю во дворец, в большую-пребольшую горницу и сели на лавочке около порога. Иван-царевич – следом за ними, да и остался в сенцах. Посмотрел он на царских гостей в щелку дверей и диву дался: на высоком троне-кресле сидят царь с царицей, по бокам – их дочери. Вокруг снуют вельможные люди всякие. В каких нарядах, в каких платьях – диво! За столами в три ряда сидят царские женихи, все богатыри-царевичи, один одного красивее, один одного знатнее. Гостей, званых и незваных, полна горница. Кругом огни всякие горят: и на столах, и по стенам, и на окошках.
Молодцы мед-пиво пьют, друг с другом речи ведут, угощаются, силой да удалью похваляются. Слуги только успевают разносить всякие кушанья редкие да питье по столам. Шум-гам так ходенем и ходит. Ивану-царевичу виден только один край горницы. Смотрит он и видит: его два старших брата-царевича тоже за столами сидят, женихами к царю приехали, к царским дочерям приглядываются да присматриваются, вместе с другими царевичами к ним присватываются.
Вот кончился пир. Все гости из-за столов повышли. Встал и царь с царицею. Подошел к женихам и говорит: «Ну, гости мои милые, гости незваные, кому из вас каждая из трех моих дочерей поднесет три раза стакан вина сряду, тот и будет ей суженый».
Пошла между женихами со стаканом в руке старшая царская дочь, за ней пошла средняя, и каждая выбрала себе по молодцу. Обе сестры выбрали себе в мужья братьев Ивана-царевича.
Дошла очередь и до младшей сестры. Наливает и ей также царь из своих рук полный стакан вина. Обошла царевна раз со стаканом в руке всех женихов, обошла другой раз и третий, и никому тот стакан из молодцев-царевичей не поднесла.
Все гости улыбнулися, зашумели, задвигались. Тут и царь говорит: «Ну что же, дочь моя милая, дочь любимая, видно, судьба твоя такая. Поищи-ка теперь себе жениха между слугами моими верными, коли здесь по сердцу не нашла».
И младшая царская дочь пошла со стаканом в сени. А там за дверями в то время стоял в одежде пастуха Иван-царевич и смотрел одним глазом в дверную щелку. Царевна и поднесла ему тут стакан вина, поднесла и в другой, и так до трех раз сряду. Тут все женихи-царевичи всполошилися. Царь даже подпрыгнул на месте, стоя рядом с царицей. Гости все до единого захлопали в ладоши. Все кричат младшей царевне: «А ну, покажи нам, какого сокола ты себе подхватила-выбрала!».
Царевна взяла за правую руку Ивана-царевича и ввела его к гостям в царские хоромы. Все так и ахнули. Иван-царевич выглядел настоящим пастухом: одет куда как плохо и пахло от него чем-то дурным. Однако ж делать нечего: такой уж уговор был. Пришлось царю выдать свою дочь замуж за Ивана-царевича.
Вот поженились все три брата-царевича на царских дочерях, все трое при царе живут. Старшие братья живут да потешаются и со своим братом совсем не знаются. Пожили так старшие царские зятья много или мало времени, может быть, год, а может быть, и больше. Призывает раз их к себе царь и говорит: «Ну, зятья мои милые, зятья любимые, поезжайте вы туда-то и туда-то, привезите вы мне к такому-то дню, к такому-то часу петушка с золотым гребешком. Не привезете – быть беде великой».
Старшие царские зятья, братья Ивана-царевича, сели на коней и поехали, куда – сами того не знают. Уж они ездили-ездили, искали-искали, назад с пустыми руками приходится к царю-тестю ворочаться. Не знают и не ведают они, в каких лесах, в каких полях водится эта удивительная птица – петушок – золотой гребешок.
Иван-царевич тоже вслед за своими братьями поехал. Вышел он из царского дворца, увидал на выгоне чью-то старую-престарую клячу – еле ноги волочит. Сел на нее, раза два ожарил по бокам дубиной, она и затрухала. Отъехал он от царского дворца версты с две, слез с лошади, схватил ее за хвост, дернул что есть мочи, содрал с живой шкуру, повесил шкуру здесь же на дерево просушить и крикнул: «Эй, сороки, вороны, вот вам живое мясо!». Поналетели сороки, вороны, что мухи, лошадь облепили, дерут с нее мясо, а она стоит хвостом помахивает.
Встретил тут Иван-царевич своего коня и говорит: «Так и так, конь мой любимый, велел царь беспременно достать ему такую-то птицу, как быть?».
– Ничего, – отвечает конь Ивану-царевичу, – это не служба, а службица, служба будет впереди. Садись-ка теперь на меня.
Вскочил тут Иван-царевич на своего коня, сел на него охлюбкой (без седла – ред.) и был таков. Принес его конь в ту землю, где водились петушки с золотыми гребешками. Поймал Иван-царевич одного петушка, сел на коня и поехал обратно. Ехал долго, ехал шибко. Устал конь, истомился. Захотелось спать и Ивану-царевичу. Выбрал он для ночлега душистый зеленый луг, такой зеленый да чистый, что по нему, кажется, никогда ничья живая нога не ступала человеческая, и залег спать на целых три дня. Тут его братья повстречали, узнать так не узнали и спрашивают про петушка с золотым гребешком:
– Эй, добрый человек, не продашь ли ты нам эту птичку?
– Отчего не продать – продам, – отвечает Иван-царевич.
– А что возьмешь с нас за нее?
– Да, возьму немного – с каждой вашей руки по мизинцу.
Братья думали-думали, и пальцев-то им жалко, да к грозному царю-тестю без петушка с золотым гребешком ехать непристойно, и они порешили на том, что требовал с них Иван-царевич. Взяли они себе редкую заморскую птичку, а младшему брату отрезали и отдали по мизинцу с каждой своей руки. Иван-царевич оставил пальцы при себе. Братья поехали своей дорогой, а Иван-царевич – своей.
Пока старшие зятья везли царю на показ редкостную птицу да делали долгие ночлеги в пути, Иван-царевич давно-давно опередил их. Не доехал он немного до царского дворца своего тестя, слез с коня, отпустил его на все четыре стороны, а сам пешком пошел во дворец. Идет и видит: его ободранная кляча, с которой сороки да вороны все мясо пощипали, ходит по выгону да пасется. Пришел Иван-царевич во дворец, никто его ни о чем не спрашивает, никто с ним и речей не заводит.
Немного погодя, приезжают старшие зятья. Царь долго дивился на редкую птицу, пожаловал своих зятьев поместьями и стал угощать их дорогими винами. Жена Ивана-царевича и говорит своему отцу: «Ты бы, батюшка, хоть один стаканчик поднес моему муженьку». Поднесли вина и Ивану-царевичу. Во время пира царь заметил, что его старшие зятья за столом перчаток с рук не снимают, пьют и едят в них. И спрашивает царь у своих зятьев, что это значит. Те отвечали, что делают так по обычаю той земли, откуда привезли петушка с золотым гребешком.
Через некоторое время призывает опять царь к себе своих умных зятьев и приказывает им, чтобы они к данному сроку привезли ему свинку с золотой щетинкой. «А где вы должны сыскать такого зверя, про то сами должны сведать», – сказал царь.
Собрались старшие зятья и уехали. Иван-царевич отправился вслед за своими братьями. Он опять таким же порядком нашел неподалеку от двора чужую клячу, протрухал на ней с версту, слез, схватил ее за хвост, стащил с нее кожу дочиста, разрубил клячу поперек на две части, отдал ее мясо сорокам и воронам, повесил лошадиную кожу на дерево просушиться и стал ожидать своего коня. Прибежал конь. Иван-царевич опять ему говорит: «Что делать мне, конь мой милый, конь любимый? Приказал мне царь достать зверя – свинку с золотой щетинкой».
– Ничего, – отвечает конь Ивану-царевичу, – садись-ка на меня да слушай, что я буду тебе приказывать. Эта не служба, а службица, служба будет впереди.
Сел тут Иван-царевич на своего коня, и принес его конь в те места, в те края, где водились свинки с золотой щетинкой. Поймал Иван-царевич одну и поехал обратным путем. Заснул он на дороге, проспал без малого семь дней. Братья возвращались с пустыми руками, встретили и подъехали к нему. Признать – так не признали своего брата и стали покупать у него свинку с золотой щетинкой.
– Эй, добрый человек, – спрашивают они, – не продажная ли у тебя эта штука?
– Отчего ж не продажная? – отвечает Иван-царевич. – Купите.
– А что возьмешь ты с нас двоих за нее?
– Да возьму немного – с каждой вашей ноги по мизинцу.
Как тут быть? Как, однако, ни жались братья, что ни делали, но зная, что к грозному царю ни с чем нельзя ехать, согласились купить у Ивана-царевича свинку. Отдал Иван-царевич своим братьям зверя, получил с них плату – с каждой ноги по мизинцу, и поехали братья разными дорогами.
Не доехал Иван-царевич до царского дворца версты с три, слез со своего коня, отпустил его на волю, а сам пешком пошел домой. Идет и видит: одна половина разрубленной им клячи, передок о двух ногах, ходит по выгону на горе, а задок ее под горою стоит. Иван-царевич сбегал на гору, стащил передок с горы, приставил его к задку, и кляча срослась.
Пока Иван-царевич возился с клячей да явился во дворец, царь уже успел насмотреться на свинку с золотой щетинкой. Угощает своих зятьев старших да слушает, что те ему рассказывают: каких трудов, каких забот стоило им найти да поймать редкого зверя – свинку с золотой щетинкой.
Позвали на радостях к царю и Ивана-царевича, поднесли от нечего делать стакан вина и ему. Увидал царь, что зятья его сидят за столом без своих красных сапог, в одних шелковых чулках, и спросил, что это значит. Зятья ответили, что так все делают в той земле, откуда они вывезли свинку с золотой щетинкой.
Прошло еще немного времени. Призвал царь к себе зятьев и говорит: «Ну, зятья мои милые, зятья любимые, сослужили вы мне верно две службы, сослужите теперь и третью, последнюю службу. Поезжайте, поймайте и приведите ко мне золотогривую, золотохвостую кобылицу о двенадцати жеребятах». Назначил царь срок, и поехали умные зятья.
Иван-царевич вышел из дворца на выгон, а конь уже давно его тут поджидает. Узнал конь, зачем к нему пришел Иван-царевич и говорит ему: «Ну, Иван-царевич, теперь уже пойдет настоящая служба: нелегко поймать золотогривую, золотохвостую кобылицу о двенадцати жеребятах, нелегко с ней совладать мне. Слушай, Иван-царевич, что я тебе скажу. Иди ты да принеси сюда те две лошадиные шкуры, обшей меня в них со всех сторон всего. Мне придется драться да кусаться с той кобылицей. А кусаться-то она мастерица, за что ни схватит – и вон кусок мяса».
Иван-царевич принес свои высушенные лошадиные шкуры, обшил ими своего коня и поехал на нем на трудное дело. Приехали они в темный лес, остановились. Конь и говорит Ивану-царевичу: «Вот где будет наша охота: здесь живет золотогривая, золотохвостая кобылица о двенадцати жеребятах. Влезай ты, Иван-царевич, на это дерево, на самую вершину и сиди молчи там. Когда я подгоню сюда кобылицу, сшибу ее с ног. Дерево верхушкой само до земли склонится. Ты тогда подбеги к ней скорее, обратай ее, надень на нее вот этот недоуздок. Как наденешь, тогда она уже будет в наших руках, совсем смирится».
Иван-царевич взобрался на вершину самого высокого дерева, а конь отправился на поиски по лесу. Выследил, выискал он логовище кобылицы и затеял с ней бой. Долго гонялась и скакала злая кобылица за конем Ивана-царевича по дремучему лесу, долго его кусала и рвала, металась за ним во все стороны то туда, то сюда. От топота, ржания да визга коней трясся весь лес.
Но как ни зла, ни сильна была кобылица, как она ни хитрила, что ни делала, все-таки конь Ивана-царевича подогнал ее под то дерево, сшиб ее со всех четырех ног. Уперлась кобылица на передние колена, и тут ее Иван-царевич обратал. Кобылица притихла, жалобно заржала, и к ней прибежали на голос с разных сторон все ее двенадцать жеребят, тоже все золотогривенькие, золотохвостенькие.
Сел тогда Иван-царевич на коня и отправился в обратный путь. Кобылицу ведет за повод, а за ней бегут все ее дети. Выехавши в открытое место, Иван-царевич залег спать. Спал он так долго, так крепко, что братья, встретив его, едва-едва добудились. Увидели они кобылицу, какую им хотелось добыть, и спрашивают у Ивана-царевича: «Эй, добрый человек, не продашь ли та нам эту лошадку?».
– Отчего же не продать – продам, – отвечает Иван-царевич.
– А что возьмешь ты с нас за нее?
– А возьму немного – из спины каждого по ремню.
Братья, как ни жались, что ни делали, согласились. Вырвал Иван-царевич из спины каждого своего брата по доброму ремню и отдал им кобылицу, а братья, боясь просрочить, поспешили скорее к царю.
Иван-царевич давным-давно приехал домой, но во дворец не показывался, все бродил по выгону, поджидал своих братьев.
Вот приехали старшие зятья, привезли царю-тестю золотогривую, золотохвостую кобылицу о двенадцати жеребятах. Царь обрадовался и устроил для них богатейший пир. Приходит к Ивану-царевичу его жена и говорит: «Пойдем, Иван-царевич, к отцу. Ты хоть послушаешь, что старшие зятья такое дивное рассказывают. Видимо, нам с тобою уж доля такая на белом свете – на чужое счастье глядючи, радоваться».
Пришел Иван-царевич в горницу к царю, смотрит да слушает, что братья царю рассказывают. «Мы там-то были, – говорят они. – То, другое видели. Уж как трудно нам было справиться с неведомой кобылицей. Уж, как она рвалась да металася, вконец нас истомила. Потому и вольготно нам теперь, пируючи, лежать на мягких шелковых коврах».
Иван-царевич слушал-слушал да потом подошел к царю, поклонился ниже пояса и говорит: «Позволь, государь-батюшка, и мне теперь слово молвить. Прошу тебя, государь, дай мне сроку одну-разъединую минуточку, и тогда я тебе расскажу и покажу, откуда твои любимые зятья достали диковинки: петушка с золотым гребешком, свинку с золотой щетинкой и золотогривую, золотохвостую кобылицу о двенадцати жеребятах».
Царь посмотрел на Ивана-царевича и думает: «Что путного дурак может сказать?». Ему стало любопытно.
Иван-царевич побежал в свою горенку, умылся с золою, что была у него припасена в узелке, утерся и стал таким молодцом, что ни вздумать, ни взгадать, ни в свете поискать. Взял он в платочке дань-плату, что получил от своих братьев, явился к царю и говорит: «Ну, государь, пусть зятья твои милые, зятья любимые покажут свои руки, свои ноги и спины, тогда я расскажу тебе, откуда достали они петушка с золотым гребешком, свинку с золотой щетинкой и золотогривую, золотохвостую кобылицу о двенадцати жеребятах».
Царь приказал своим зятьям показать на теле знаки-раны. Нечего делать – исполнили те царскую волю. Тут Иван-царевич все рассказал царю, как было дело, и показал ему, что получил от своих братьев.
Царь не мог стерпеть такого сраму и тут же отдал приказание согнать со двора нечестных зятьев. Сейчас явились слуги, подхватили молодцов под белы руки и вместе с их женами выгнали вон из царского дворца. А уж как рад-радешенек был царь, что Иван-царевич ему объявился! Для него он устроил другой пир, созвал других гостей. Были на пиру званые и незваные, свои и чужие – все на Ивана-царевича смотрели, любовались им да его женою.
После честного пира Иван-царевич и говорит царю-тестю и царице-теще: «Милостивый государь-батюшка, и ты, милостивая государыня-матушка, немало я у вас пожил да погулял, хлеба-соли поел, всяких вин попил. Пора мне поехать повидаться со своим родным царем-батюшкой да с сестрицей моей единоутробной. Съезжу, повидаюсь, да и назад опять приеду».
Простился Иван-царевич и отправился в путь на своем коне. Едет он чистым полем, смотрит: лев со змеем дерутся. Лев просит: «Эх, Иван-царевич, помоги мне!». А змей себе: «Эх, Иван-царевич, помоги мне!». Думал-думал Иван-царевич, кого из двух оставить в живых, и убил змея. Тогда лев и говорит ему: «Ну, Иван-царевич, когда придет для тебя лихое время, не под силу, то скажи только: «А где теперь мой младший брат Лев Львович?», я тотчас же явлюсь к тебе и выручу из беды».
Приехал Иван-царевич в свой родной дом, смотрит: его сестра-волшебница съела своего родного отца, только маленький кусочек оставила. «Съела отца, съем и тебя», – говорит она брату. Иван-царевич скорей к своему коню, сел да что есть духу и поскакал от своего дома. Сестра – за ним. Прибежал царевич в лес и взобрался на толстое, высокое дерево.
Увидала сестра, хватила зубами под корень то дерево – так и снесла. Иван-царевич – на другое дерево, на третье, едва успевает перебираться с верхушки на верхушку: так скоро сестра подсекала деревья. Опомнился наконец Иван-царевич и сказал: «А где теперь мой младший брат, Лев Львович?» Прибежал лев и разнес в клочья злую волшебницу.
Осмотрел Иван-царевич тело своей сестры и видит: крови в нем вовсе нет. Только одну капельку крови и приметил он на щепке, какую сестра отгрызла зубами. Положил он эту щепку в карман на память о сестре, хотел к жене домой ехать. Лев и говорит ему: «Иван-царевич, за твою доброту дарю тебе своего сына, вези его на показ своей жене», – и подарил ему своего львенка.
Стал Иван-царевич подъезжать ко двору своего тестя, встречается ему обоз чумаков (возчики – ред.) – гребешки везут. Увидали чумаки львенка и говорят: «Продай нам, царевич, этого зверька! А коли не хочешь продать, давай поспорим: угадаешь, какой товар мы везем, – будет твой, не угадаешь – зверя нам отдашь».
Иван-царевич даже и разговаривать не хотел с чумаками, как вдруг почувствовал, что щепка толкает его в кармане и шепчет: «Скажи «гребешки». Чумаки и проспорили целый обоз гребешков. И теперь, говорят, в Ивановом царстве весь народ теми гребешками чешется.
Записал заведующий Слепцовским двухклассным училищем Петр Семенов,
станица Слепцовская Владикавказского округа Терской области.
